...я уже почти забыл этого человека... Помню только зимний вечер... и хрупкий свет фонарей в окно...
Он написал это, когда мы были знакомы едва ли месяц...




Посвящается тебе, снежный ангел... Тебе, Д.

Я вижу, как на дорогу падает ледяная хрупкая ночь, как она падает и звенит, разбиваясь о серый асфальт. В троллейбусе номер тринадцать задние сиденья - единственное теплое место, задняя дверь никогда не открывается, и здесь я скрыт от лезвий холодного ветра с улицы. Мне холодно - уже очень давно, пальцы под черными перчатками почти ничего не чувствуют, и коричневый стаканчик с теплым черным кофе не может спасти меня от холода и омертвения.
Мои ногти под черными перчатками накрашены черным лаком.
Это последний троллейбус, он идет по чужому маршруту, ободранные сиденья дрожат как живые - им тоже холодно. Вокруг звенит ночь, и мне все равно, куда ехать.
Очень скоро я начну умирать. Руки перестанут ощущать форму предметов, глаза подернутся льдом, тело окоченеет, и я не смогу встать с твердого кресла в хвосте троллейбуса номер тринадцать. Я останусь здесь, как украшение, как экспонат странной кунсткамеры улиц.
Здесь нет даже кондуктора, мы с машинистом - темно-синий силуэт за грязной стеклянной дверью - едем в депо вдвоем, и если он обернется и увидит меня, он будет очень удивлен. Мы едем быстро, ровно, без остановок, и иногда я сомневаюсь, что там, впереди, живой человек. Я смотрю на дорогу сквозь белые узоры на стекле, сквозь замерзшую надпись L O S T - неровные буквы, выдавленные в белом теплым пальцем - кто-то потерялся в этом троллейбусе до меня. За окном безлюдные пространства, заводы, на которых никто не работает ночью, и серая река с другой стороны. Я снимаю перчатки и прикасаюсь к стеклу. Я смотрю, как иней врастает в мою белую кожу, заполняет узоры на подушечках пальцев, изменяя их, делая отражениями узоров на стекле. Мои отпечатки - это отпечатки зимы, слово L O S T - прозрачное на белом - замерзает от моего дыхания и растворяется навсегда. Кто бы ты ни был, потерянный, я уничтожил твои следы.
Внезапно троллейбус замедляет ход, и я сильнее кутаюсь в тонкое бесполезное пальто. Холод уже проник под кожу. От него не спастись. Сейчас я спущу ноги с искореженных ступенек, машинист сбежит в какой-нибудь теплый дом, и в призрачном белом депо останемся только я и снег.
Задняя дверь открывается, и я чувствую, как остатки крови в моих сосудах останавливаются, перестают двигаться, и я невозможным усилием воли заставляю их потерпеть еще. Мы не приехали, это просто остановка по требованию между пустырем и серой рекой. Остановка по требованию… по чьему?
Он влетает в троллейбус вместе со снопом света одинокого фонаря - юноша, мальчик в огромной куртке цвета первого снега, - кивает машинисту - "спасибо", и я впервые вижу движение за стеклянной перегородкой - машинист кивает в ответ. Юноша стоит, держась за поручень, хотя здесь сотня свободных мест, он пытается отдышаться, он сбрасывает капюшон, и светлые, почти белые волосы рассыпаются по воротнику.
- Успел, - говорит он громким простуженным голосом и улыбается - мне, кому же еще. Он вытаскивает из-под волос наушники, и мгновение я слышу его музыку: "…your sins into me oh, my beautiful one, your sins into me… as a rapturous voice escapes, I will tremble a prayer…". A Fire Inside, я знаю эту группу, "Огонь внутри", то, чего я всегда был лишен.
- Можно, я сяду? - говорит он, указывая на место возле меня, а я не могу унять дрожь в руках, на которых запеклись серебристые пятна инея. Температура моего тела приближается к температуре воздуха вокруг - так мне кажется, - и я не могу приказать губам двигаться. Двери в замерзший мир давно закрылись, но мое тело впитало весь белый жгучий воздух и теперь не расстанется с ним до конца путешествия. "Не трогай меня, я еду умирать", - хочу сказать я, но не могу.
Он садится рядом, не дождавшись ответа. Наверное, ему хорошо в этой куртке, в этих больших ботинках с пушистым мехом, в этих толстых темных штанах. В моей голове, которая от холода уже начала трескаться изнутри, вдруг появляется мысль - каким маленьким и хрупким он будет, если все это с него снять… если раздеть его догола в комнате с камином, положить на мохнатый ковер и смотреть, как блики ласкают гладкую кожу и тонут в волосах, там, где белые локоны сливаются с красным ворсом.
Я сжимаю руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, а он опускает глаза и замечает лак на ногтях. Он замечает цвет моей кожи в контрасте с черным пальто и волосами цвета серебристой поверхности угля, он прикасается к моей щеке - и его пальцы вздрагивают от холода мертвой плоти - и ловит мой взгляд. Он впитывает цвет моих глаз, запредельный, нечеловеческий зеленый, и читает в зрачках - меня, мое сражение с холодом в мышцах и костях, и все, о чем я думаю в эту секунду. Он видит себя обнаженным, прогнувшимся от наслаждения в огненных отсветах на красном ковре, он видит, как я целую его плечи, и грудь, и линии худых бедер. И он улыбается - еще ярче, чем раньше, будто он мечтал встретить меня в эту ночь в пустом троллейбусе.
Да, ведь он слушает AFI, и еще, наверное, The 69 Eyes или даже Malice Mizer и Fleur, его волосы обесцвечены до хрустально-белого цвета, и тени под глазами искусственные. Lost boy, один из многих на этом сером пути. Один из нас. Я невольно оборачиваюсь на останки слова L O S T в снежных трещинах. Не он ли выжег его на стекле, когда ехал этим маршрутом в прошлый раз?
Он достает из рюкзака серебряный термос и протягивает мне.
- Там кофе, - говорит он. - Согреешься хоть чуть-чуть.
Я чувствую чужой запах кофе со специями, врывающийся в морозную пустоту, и блеклый аромат его тела. Я слышу сомнение. Кажется, он догадался, как может согреть меня на самом деле. Я отодвигаю термос, он выкатывается из рук и с грохотом падает на пол, но призрак машиниста не реагирует. Значит, он все-таки не живой. Я проникаю под воротник белой куртки, туда, где бьется обжигающий пульс на тонкой шее. Мальчик запрокидывает голову и вздыхает - в блаженстве, будто с моей ледяной лаской он обрел всю теплоту мира.
- Я ехал умирать, - шепчу я ему на ухо, и пряди белых волос одеваются серебром. - Я едва не замерз насмерть.
Он открывает глаза и смотрит на меня удивленно и испуганно.
- Ты даешь мне надежду, - шепчу я. - Зачем?
Он расстегивает куртку и впускает мои руки под белоснежный свитер. Он обнимает меня, впивается пальцами в плечи.
- Тех, кому холодно, - говорит он почти неслышно, - надо укутать, обнять и греть… Пока они не станут…, - он хватает воздух губами, его сердце бьется невозможно быстро, и мне тоже трудно дышать, - пока они не станут живыми…
- Ты согреваешь всех, кому холодно? - спрашиваю я, а он переползает с сидения ко мне на колени и кладет голову на плечо, и я вдыхаю дымку его волос.
- Нет, - отвечает он дрожащим шепотом. - Только тебя, … Кристиан.
Я чувствую, как что-то рвется у меня внутри, как что-то начинает таять, истекать теплыми каплями. Я чувствую, как после многих лет тишины в груди рождается стук.
И мне все равно, откуда он знает мое имя.
Я прижимаю его к себе, я чувствую, как он прикасается губами к ткани пальто, я чувствую, как во мне рождается новая кровь, как в ней шипит кислород из белого воздуха над дорогой, как в теле появляется ритмичное биение, которое я совсем забыл.
Я чувствую, как это прекрасно и больно.
Жить.


(с) я не помню ни его имени, ни логина... прошло около пяти лет.